Forever alone

Я никогда не буду писать под окнами "Солнышко (котёнок, рыбка, зайка), я люблю тебя!" Мне не нравятся ванильные или ментоловые сопли на подоконниках, мишки Тедди и сердечки в разных местах. Мне не нравится постоянно-разговаривать-через-чёрточку или черезнижнееподчёркивание, картинки с крылатыми девочками и грустными суицидальными текстами, и мне плевать на все черничные ночи, на небесные запахи, на шерстяные носки и рубашки, на чашки чая и кофе, на поджатые ноги, на шрамы плевать. Ах да. Ещё на ресницы, слёзы и мартини.

А всё потому, что я хочу от тебя детей. Потому что я хочу жарить с тобой картошку и мясо, а не читать статусы во всевозможных интернетах. Потому, что я хочу тебя в охуительном платье на охуительных шпильках. Конечно, с охуительными грудью и задницей, с уложенными или неуложенными волосами на голове. Потому что я тебя хочу, а не то, что в первом абзаце завёрнуто в арафатки и фотографии кошечек. И я, как нормальный парень, хочу тебя трахать, а не обниматься в Новый год, с пледом, чаем и свечами. Я бы хотел дарить тебе не мягкие игрушки, и не варежки с блядской розочкой впридачу, а, возможно первый снег, спрятанный в морозилке, одежду и обувь, крутые наушники или картину. Я не хочу слышать "мур", "чмоки" и "розовых тебе снов", мне приятнее слышать, как ты меня ненавидишь и через минуту стонешь от поцелуев, как ты не даёшь мне спать разговорами о политике и бьёшь меня подушкой, потому что я тебя не слушаю. И выпей водки, в конце концов. Немного. И разбей посуду, и разрежь мне все шнурки на ботинках, и устрой истерику - нормальную - оттого, что ты любишь меня и тебе невыносимо видеть мой похуизм. Оттого, что я ни черта не меняюсь и не понимаю тебя. Да потому что я тоже люблю тебя, дурочка, и ты меня любишь именно таким и именно за это. И никаких стихов про "любовь-кровь", про, блять, "он обидел, слёз не видел", никаких тебе "удалить отовсюду". Скажи мне. И успокойся. Потому что ты женщина, а я мужчина. Потому что мне потрахаться и пожрать хочется, и это всегда так было, и так будет; и это естественно. И жрать и трахаться я хочу с любимой, не с нервозной девочкой с "ломкими пальцами" и всяческими "няшками" в своей комнате, а с женщиной, которая знает, кто я и кто она сама. С той, которая не пишет "спокойной ночи" по смс, а приезжает ко мне спать. Которая разговаривает со мной и делает что-то со мной, которая даёт понять, что я могу быть там-то и там-то лучше, а не "мне надоело это и это", а не съёбывается - именно съёбывается, стремительно и обязательно с песней - в ночь, в вокзалы, в подружки с алкоголем, в петлю, в ванну, в беспорядочные слёзы. Быть взрослеющей женщиной - это же не только уметь пить и трахаться в подростковом возрасте, и быть мужчиной - это не только рассказывать сказки про красивую жизнь. И, кстати, отношения - это когда вы вместе сделали большую ЖОПУ, и вместе, взявшись за руки, туда влезли, называя её своим ДОМОМ, наводя ужас на родителей и не собираясь оттуда вылезать.
Вы ещё спрашиваете, почему у меня нет девушки... Да потому что я ебанутый.

Четыре времени

Зима

За окном становилось все холоднее. Улицы, еще недавно бывшие грязными и мрачными, покрылись снегом, не успевающим терять ослепительную белизну. Он валил с такой силой, что казалось, небо решило обрушиться на город. Тем не менее, этим зимним вечером на центральных улицах было по обыкновению много людей. Гирлянды из святящихся разными цветами лампочек обвивали деревья, где-то в отдалении играла музыка, новогоднее настроение заполняло до этого серый город, делая его дружелюбным и приветливым. Анон быстро шел по улицам, обгоняя нагруженных пакетами и сумками прохожих. Огромный каток на городской эспланаде был ярко освещен и полон веселящимися людьми.

Он расположился у входа, облокотившись на бортик, ограждавший каток. Время от времени бросая взгляды на носящихся по льду людей, анон смотрел на вход. Он испытывал приятное легкое волнение, хотя и знал, что по привычке пришел минут на двадцать раньше назначенного времени.

Она пришла точно в срок, и встала около входа, близоруко всматриваясь в лица проходящих мимо людей, и не замечая его.

– Привет, Катюш. – Сказал анон, обнимая милую девушку, ожидавшую его.

– Я как всегда на три секунды раньше тебя. – Как всегда улыбается она. Он не говорит ей, что как всегда пришел гораздо раньше, и как всегда лишь улыбается в ответ.

Они зашли внутрь конструкции, служащей одновременно и гардеробом, где можно получить коньки, и одеть свои, в том случае если они у тебя есть, оплатить время на катке, или купить обжигающе горячего чаю.

Присоединившись к людям, веселящимся на катке, они помчались друг за другом наперегонки.

Из-за низких зимних облаков, едва различимых на темном небе, выглядывает яркая луна. Темнота, которую Зима бросает на город, отличается от непроглядной мглы Осени, она пронизана лунным светом, отраженным покрывающим землю снегом, и вовсе не несет в себе печаль и тоску.

Они весело проводят этот зимний вечер. Все хорошо.

Весна

Пришла Весна. Теплым дыханием она очистила улицы от снега, оставив на них лишь накопившуюся за зиму грязь. Припекающее солнце вводило в заблуждение, призывая снять шапку и шарф, расстегнуть пуговицы. Вновь наивно поверив ему, анон болел. Зима не хотела уходить, и все так же выпускала ледяной ветер носиться по улицам. Апрель сменил март, наконец, пришел май.

В один из дней поздней Весны, он привычно шагал по знакомым улицам, срезал через парковки, заполоняющие город, и все редеющие гаражные комплексы. После сильного ливня, какие бывают лишь в конце Весны, воздух пах нагретым жарой асфальтом, положенным давным-давно. Анон не боялся ходить через гаражи, ничего ценного у него не было. Он шел и рассматривал гаражные двери, размышляя о том хламе, который люди годами хранят в них, испытывая безотчетный страх перед необходимостью избавиться от него. Он размышлял о времени, о вещах, людях, об ответственности и сомнениях.

Пронзительный короткий писк вывел его из задумчивости. Он остановился и завертел головой в поисках источника шума. Писк повторился. Анон опустил глаза и увидел в одной из ржавых труб, наваленных между стенами двух гаражей, чумазую морду котенка.

– Кис-кис, – глупо поманил его анон. В ответ на это котенок презрительно фыркнул и скрылся в глубине трубы. Пожав плечами, анон зашагал домой.

Лето

– Его зовут Джимми. – Улыбнулся анон. Катя неумело подняла котенка, прижала его к себе, и закачала на руках. Раскаленный летним солнцем воздух медленно остывал, вечерние тени скользили по улицам, еще теплый августовский вечер проникал через открытую дверь балкона, развевая штору, словно парус.

– Откуда он взялся? – Спросила она, играя нежным ушком котенка. Джимми смешно завертел головой и разинул пасть, пытаясь поймать досаждающие ему пальцы.

– В конце весны я впервые увидел его. И поначалу друг другу мы не очень понравились.

Улыбнувшись, анон вспомнил, как проходя каждый раз через гаражи, искал взглядом этого котенка. Он загадал, что день пройдет удачно, если он встретит его, проходя мимо этих гаражей утром, и каждый раз переживал, не увидев его, когда возвращался домой вечером. Иногда он замечал его на крышах гаражей, самодовольно поглядывающего на проходящего мимо анона. Часто он копался в мусорных кучах, оставленных перед дверьми гаражей. Анон удивлялся, что он может там отыскивать, ведь никаких съестных объедков там оказаться не могло. По всей видимости, котенок находил хоть что то, так как жил себе и покидать это место не собирался. Проходя мимо, анон каждый раз оставлял ему что-нибудь съестное. Постепенно он так привык к этому котенку, что решил взять его к себе. Если котенок и имел аргументы против, то не рассказал анону о них.

Катя улыбнулась, выпустив Джимми на пол. Тот сломя голову понесся в коридор, и дальше, на кухню, оскальзываясь на ламинате.

Они сидели на диване, освещенные алым светом заходящего солнца. Засвистел чайник, чем привел Джимми в восторг. В воздухе висел запах свежескошенной травы, вечер этого Лета был тих и спокоен. Все было хорошо. Настоящий воздушный замок, ставший реальностью. Если бы только они не разрушались.

Осень

Поздняя Осень обволакивала серый город, безмолвно скользила по грязным слабоосвещенным улицам. Анон медленно шагал по тротуарам, избегая вступать в квадраты света, исходящего из витрин магазинов и уютных кафе, в которых сидели улыбающиеся парни и девушки. Расстегнув на мгновение вторую сверху пуговицу своего старого пальто, анон вытащил из внутреннего кармана помятую пачку Лаки Страйка, а Осень тут же запустила холодные пальцы под одежду, заставив анона болезненно поморщиться. Он вытянул последнюю сигарету, с грустной усмешкой скомкал пачку и бросил ее в ближайшую урну. Торопливо зашарил по карманам в поисках зажигалки. Холод пробирал до костей, заставляя неметь кисти рук. Огонь зажигалки на мгновение разорвал осенний мрак, осветив сложенные кисти, уберегающие его от порывов ледяного ветра. Анон старался курить пореже, и первая сигарета за этот день, на этом морозном воздухе, была прекрасна. Подняв повыше воротник пальто и поправив шарф, он все так же медленно зашагал по улицам. Холод пробирал до костей. Ключ домофона ни как не хотел отпирать дверь и впустить его в тепло подъезда. Лифт не работал, и анон устало начал подниматься по пролетам. Отворив двери, он попал во мрак и безмолвие пустой квартиры. Не раздеваясь и по старой привычке не включая свет, прошел на кухню, поставил чайник на плиту. Джимми не любил резкого перехода из дружелюбной темноты к свету, а Катя любила выпить чашечку горячего черного чая, вернувшись с прогулки. В прочем, теперь это все не имело никакого значения. Оперившись руками на подоконник, анон прижался лбом и носом к холодному стеклу окна, и молча разглядывал захваченный поздней Осенью город. Он погрузился в воспоминания. «Осень очень похожа на смерть, из спящих деревьев уходит вода, и я мог бы так же, но слишком боюсь, что если уйти, то уйдешь навсегда» - прошептал он слова слышанной им однажды песни. Но он уже не боялся.